Неточные совпадения
Осенняя ночь дышала в окно тёплой и душистой сыростью, в чёрном
небе трепетали, улетая всё выше и выше, тысячи ярких звёзд, огонь лампы вздрагивал и тоже
рвался вверх. Двое людей, наклонясь друг
к другу, важно и тихо говорили. Всё вокруг было таинственно, жутко и приятно поднимало куда-то
к новому, хорошему.
О смертной мысли водомет,
О водомет неистощимый!
Какой закон непостижимый
Тебя стремит, тебя мятет?
Как жадно
к небу рвешься ты!..
Но длань незримо-роковая,
Твой луч упорный преломляя,
Свергает в брызгах с высоты…
Свяжут крест из двух лучин и кругом креста обвяжут еще четыре лучины. На все наклеят бумаги.
К одному концу привяжут мочальный хвост, а
к другому привяжут длинную бечевку, и выйдет змей. Потом возьмут змей, разбегутся на ветер и пустят. Ветер подхватит змей, занесет его высоко в
небо. И змей подрагивает, и гудит, и
рвется, и поворачивается, и развевается мочальным хвостом.
И странное что-то творилось с Никитой. Он слушал вдохновенного рассказчика и забыл, что перед ним не больше как «стрелок». И все смотрел на фотографию, и она оживала под его взглядом: в старческом, трупном лице угодника, в невидящих, устремленных в
небо глазах горела глубокая, страшная жизнь; казалось, ко всему земному он стал совсем чужд и нечувствителен, и дух его в безмерном покаянном ужасе
рвался и не смел подняться вверх,
к далекому
небу.
То же, что он ощущал теперь в своем сердце, было подобно буре среди густого мрака южной ночи, когда бурливое, седое море, клубясь и пенясь, взлетает высокими валами из своей бездонной пропасти и
рвется к пропасти
неба, где изредка блестят яркие звезды и молниеносные стрелы то и дело бороздят мрачный свод, отражаясь в бушующих волнах.
Властолюбивая и ничем не сдерживаемая, как все египтянки, она совершает над ним что-то ужасное: он чувствует, как она его треплет так, что и земля колеблется под его ногами и стол дрожит под его головою, а кругом все грохочет, все полно огня и воды, огонь смешался с водою, и в таком неестественном соединении вместе наполняют открытую комнату, а мокрое
небо, как гигантская тряпка, то нависнет, то вздуется, то
рвется, то треплет, хлопая и по нем и по сосудам с вином, и все разбивает вдребезги, все швыряет впотьмах — и блюда и кубки, и сопровождает свое неистовство звоном колокольчиков, пришитых
к краям сдвижной занавески, и треском лопающейся мокрой шелковой материи.
Цепь мыслей моих
порвалась, кувшин разбился, и колесо над колодцем обрушилось: ни мыслей, ни даже обращения
к небу в самых привычных формах — нечего, негде и нечем стало почерпнуть.